Роджер Скрутон, The American Spectator
Отношение к религии в моей семье было типичным для послевоенной Англии. Мои родители не возражали против уроков христианской веры и ежедневных богослужебных собраний, которые проводились в нашей школе. Более того, они поощряли наши традиционные походы в церковь и воскресную школу, так как считали, что строгость действующих там порядков идет нам только на пользу. Но при этом дома у нас была свободная от религии зона: мы не воздавали благодарений перед едой, не молились на ночь, и семейная Библия, втиснутая между Оксфордским словарем и «Историей Второй мировой войны» Уинстона Черчилля, годами пылилась на книжной полке. Наши родители считали себя гуманистами. Они были воспитаны как христиане, но пройдя войну, отказались верить в Бога, допустившего столько страданий, и приняли гуманизм, который на тот момент показался им единственным приемлемым убежищем в отсутствие веры. Родители не прыгали от радости, когда сделали этот выбор, тем более не навязывали его другим: просто лучшей замены Богу они не нашли.
Всю жизнь меня окружали гуманисты, подобные моим родителям. Я дружил с ними в школе и ходил к ним на лекции в Кембридже. В минуты моих сомнений в христианской вере, привитой мне в младших классах, я всегда мог немного побыть гуманистом и утешиться мыслью о том, что существует другой, более извилистый путь к нравственному совершенству. Сейчас, когда я думаю о гуманизме моих родителей, он представляется мне своего рода арьергардом, стоящим на страже религиозных ценностей. Гуманисты того времени верили, что каждый человек является творцом своих идеалов и также объектом их осуществления. Они считали, что для того, чтобы жить в соответствии с высокими моральными принципами, не обязательно верить в Бога. И все добродетели, проповедь которых была монополизирована христианской церковью, также могут быть и личными качествами отдельного гуманиста. Вера, надежда и милосердие могут практиковаться субъективно, без отождествления себя с какими-либо высшими силами; гуманисты могут строить свою жизнь на любви к ближнему, совершенствоваться в нравственности и смирять свои желания, чтобы быть такими же справедливыми, благоразумными, воздержанными и мужественными, какими учили быть древние греки, задолго до того, как законы церкви стали руководить человеческим духом. Гуманист может быть патриотом; он, так же, как и Христос, может верить в то, что “нет больше той любви, как если кто положит душу за друзей своих”. Он враг ложных взглядов и распущенных нравов, и более других усердствует в защите морали, потому что для него это движущая сила, с помощью которой человечество вознеслось до своих высот, и доказательство того, что мы сами выбираем свои убеждения.
Этот благородный гуманизм уходит своими корнями в эпоху Просвещения, времена учения о морали Канта и прогрессивизма викторианских мудрецов. Когда я вспоминаю о нем, мои мысли обращаются к интересному движению, ставшему в последнее время известным в Великобритании, которое также именует себя «гуманизмом». Члены этого движения скромно прибавляют к своему названию эпитет «новый», совсем как Лейбористская партия в свое время. Движение выпускает свой собственный журнал под названием «Новый Гуманист», и имеет собственных мудрецов, самый видный из которых - Ричард Доукинз, автор книги «Эгоистичный ген» и по совместительству вице-президент Британской ассоциации гуманистов. «Новые гуманисты» проводят рекламные кампании, пишут открытые письма государственным лицам, агрессивно отстаивают свои взгляды и право распространять свою идеологию. Но их убеждения не совпадают с убеждениями моих родителей. Новый гуманизм не тратит времени на провозглашение человека идеальною ценностью. Он почти ничего не говорит о вере, надежде и милосердии; он язвит по поводу патриотизма и пренебрежительно относится к идее о том, что гуманизм является неким «аръергардом» на защите семьи, общественных интересов и половой нравственности. Вместо того чтобы, как положено, заниматься идеализацией человека, новый гуманизм направил свои усилия на поношение Бога и пропаганду, утверждающую, что вера является признаком слабохарактерности. Мои родители тоже считали, что вера в Бога - это слабость, но они не стремились отбирать у людей духовную опору, в которой, как казалось, они так нуждаются.
В настоящий момент Британская ассоциация гуманистов проводит антирелигиозную кампанию: они выкупили рекламное место на городских автобусах и украсили их лозунгом “По всей вероятности, Бога нет. Хватит волноваться, наслаждайся жизнью”. Мои родители были бы в шоке, услышав такое заявление. Они, конечно, согласились бы с предпосылкой, но назвали бы суждение, которое следует, ложным и губительным. Я думаю, что если бы им захотелось рассказать миру о своих взглядах (на самом деле старые гуманисты считали, что свои убеждения нужно не проповедовать - ими нужно жить), их лозунг звучал бы примерно так: “По всей вероятности, Бога нет. Соберись и помни: за свою дисциплину отвечаешь только ты”.
Британская ассоциация гуманистов не считает, что она поступает предосудительно, упоминая в своей рекламе о наслаждении; она, кажется, не осознает, что между строк ее лозунга явно читается: «Выше удовольствия идеалов нет!». В своих публикациях Ассоциация намекает, что единственное, что стоит между человеком и его счастьем - это вера в Бога. Избавьтесь от веры, шепчет она, и вы попадете в прекрасный сад вседозволенности, где будете вкушать плоды, которые ранее ошибочно считали запретными. У гуманистов старого поколения такое гедонистическое послание вызвало бы отвращение, как и сама идея, что можно выкинуть из своей жизни Бога, не стремясь при этом найти Ему замены.
Но такая автобусная реклама полностью гармонирует с духом современной Великобритании: не жалуются даже мусульмане. Правда, один водитель-христианин отказался водить свой автобус и несколько сотен человек написали жалобы в Совет по рекламному кодексу (который со спокойной душой их отклонил), но на этом протесты закончились. Теперь, когда в свете этой рекламной кампании я думаю о старом гуманистическом движении, для меня очевидно одно: старый гуманизм, в отличие от нового, не стремился свергнуть Бога - он хотел вознести человека. Старый гуманизм был позитивным движением, старавшимся отыскать в этой жизни что-то, что стоило бы подражания и жертвы, даже в отсутствие Бога, который мог бы придать найденному сакральный смысл. Гуманисты того времени боялись, что люди, потерявшие веру в Бога, могут забыть о своих идеалах. Им нужно было срочно отыскать новую сдерживающую нравственную силу, и они нашли ее в идее о сохранении человеческого достоинства.
Старый гуманизм не искал удовольствий и тем более не пропагандировал любви к ним. Он черпал свое вдохновение в сокровищнице западной культуры, в трудах философов Просвещения, таких как Милтон, Блейк и Лоуренс. Один гуманист, который оказал очень сильное влияние на формирование моего мировоззрения в Кембридже, считал, что ни в одном творении человечества нельзя найти такого же числа истинных идеалов, как в «Страстях по Матфею» Баха и «Тристане и Изольде» Вагнера, первое из которых написано во славу Христа, а второе вообще не содержит упоминаний о Боге или богах, и воспевает красоту любви, освященную самопожертвованием. Я скептически относился к такому виду гуманизма, но никогда не сомневался в благородстве его целей. Старый гуманизм стремился к превосходству личности над животной природой человека, победе моральной самодисциплины над инстинктивной потребностью. Он считал живопись, музыку и литературу источниками не только удовольствия, но и духовной силы. Таким же образом он относился и к религии. Гуманисты старой школы не верили в Бога. Они думали, что в своем суждении всегда необходимо полагаться на одно из самых ценных свойств человеческого интеллекта - способность задавать вопросы, подвергать сомнению, жить в постоянной неопределенности. Но они уважали религию и изучали ее истины, которые на много веков пережили Бога, явившего их миру.
Когда я пробую оценить новый гуманизм по тем же меркам, с помощью которых я оценивал старый, я поражаюсь отсутствию в нем каких-либо позитивных убеждений и тому, как он стремится компенсировать этот недостаток посредством борьбы с вымышленным им врагом. Я говорю «с вымышленным», потому что очевидно, что религия в Великобритании находится в глубоком упадке, и чтобы подтвердить это, не нужно сверяться с официальными речами архиепископа Кентерберийского: реакция на «автобусную» кампанию является наглядным тому свидетельством. Но слабый враг - это как раз то, что нужно подобным негативистским течениям. Как и многие другие современные идеологии, новый гуманизм стремится выразить себя с помощью того, чему он себя противопоставляет, а не того, за что он выступает. Хотя, если приглядеться поближе, новый гуманизм и ни за что не выступает вовсе, по крайней мере, ни за что конкретное. Это негативное отношение к человеческому существу вошло в моду в нашей стране еще во времена эпохи Просвещения, хотя она наказывала нам брать контроль над собой в свои руки и не предаваться унынию.
Люди, сбросив с себя обременяющие их оковы и обнаружив, некоторое время спустя, что они по-прежнему несчастливы, имеют прискорбную наклонность верить, что они стали жертвами какой-то внешней силы, будь то аристократия, буржуазия, капитализм, священство, или просто вера в Бога. Затем им начинает казаться, что стоит только уничтожить эту силу, и счастье будет подано им на блюдечке с голубой каёмочкой. Я считаю, что именно этот порок послужил причиной тому, что Просвещение, обещавшее воцарение свободы и справедливости, в итоге вылилось в нескончаемую череду кровавых войн.
Я никогда не думал, после того, как я навсегда оставил позади старый гуманизм, что я еще буду испытывать по нему такую ностальгию. Но теперь я осознаю, что в дополнение к тому, что он был благороден по своей природе, он также являлся серьезной попыткой сохранить веру в человеческое благородство, не опираясь при этом на теологическую парадигму, на которой эта вера была однажды основана. Старый гуманизм, по существу, явился доказательством предлагаемого им идеала: примером того, как люди могут определить для себя свои ценности и прожить свою жизнь согласно им.
http://crimecrime.livejournal.com/28962.html